Продолжение

[elenifer]

Они могут только навредить или Сделка.
Автор burkesl17
Ссылка на оригинал: burkesl17.livejournal.com/13420.html#cutid1
Перевод Elenifer
Бета Dagr
NC-17
Предупреждение: Я клянусь, что это ни в коем случае не дес-фик.
Саммари: После ужасной трагедии в американской части его первого тура, Адам заключает сделку, чтобы все исправить. Но как он справится с последствиями для себя и Томми, не говоря уж о фанатах, прессе и твиттере?
Начало elenifer.diary.ru/p182348728.htm
****************
Жизнь в молчании все равно была безумно насыщенной. Адама таскали от врача к врачу, и он должен был постоянно быть настороже, ведь он чувствовал, как слова толкаются в горле, музыка бурлит в груди, и все это болезненно рвется наружу.
Но все эти уколы и ощупывания, передумывания и раздражающие самоограничения стоили того, что Томми опять шел по этому миру. Адам не мог оторвать от него взгляд, когда Томми входил в комнату, одержимо наблюдал за всеми движениями и запоминал все мелкие жесты и индивидуальные особенности, которые, как он думал, не увидит больше никогда.
Время шло, и Адам почувствовал, что менеджеры сдаются, и он начал ощущать последствия собственного выбора.
Невозможность выразить себя была угнетающей. Даже в самые тяжелые моменты он мог запеть и переместиться в лучшее место, а сейчас он не мог даже этого. Было тяжело наблюдать, как пустеет его расписание, и он все больше бродил по дому, который стал казаться невыносимо тихим.
Он постоянно боялся все испортить, и ему приходилось постоянно жить с этим страхом. Мысль, что на секунду, на какой-то миг он может забыться и случайно что-нибудь сказать в тот уютный момент, когда только просыпаешься, или когда подпрыгиваешь от неожиданности. Он старался не слушать музыку - слишком легко было начать подпевать незаметно для себя. Во время секса ему тоже приходилось сдерживаться. Те странные радужные фигуры сказали, что ему можно издавать звуки от сильной боли, но не упоминали сильное удовольствие. В любом случае, это же должна быть жертва, испытание, верно? Он не мог окончательно потеряться в мурчании и изгибе тела Томми. Часть его сознания всегда следила, чтобы вдохи и выдохи не превратились в стоны и всхлипы. Хотя это стало хорошим поводом кусать Томми во время оргазма.
Хотя хуже всего был эффект, который его молчание начало производить на окружающих его людей. К счастью, большинство его друзей - невероятно болтливые экстраверты, но и они начали следить за своей речью рядом с ним, делать нелепые паузы и, похоже, никогда не могли понять, о чем он думает.
И было несколько самых дорогих друзей, как Монте и Даниэль, которые могли просто молча посидеть рядом. Они вместе читали книги или играли в карты, и он мог положить им голову на плечо и просто быть. Но грусть в их глазах и взгляды, которыми они обменивались, когда думали, что он их не видит, ужасали по-прежнему.
Он не мог пообщаться с Крисом, Аллисон и другими друзьями, которых разбросало по Штатам и всему миру. Послать электронное письмо с одним словом казалось более жалким, чем не посылать вообще. Он читал их слова, обращенные к нему, и ненавидел то, какими отчаянными они становились. С Элли было хуже всего, потому что она не сдавалась, просто требовала: скажи мне как твои дела, бля, что происходит, Адам, что говорят доктора, я приеду как можно быстрее; ты все еще можешь печатать, сука; поговори со мной, Адам!
Когда они расстались, он поклялся себе, что никогда больше не заставит Брэда плакать, но все же сделал это одним вечером через шесть недель после аварии. Он таращился в потолок и раздумывал, встать или полежать еще немного, когда позвонили в дверь. Брэд был пьян и шатался, и минут пять бесцельно бродил по дому. Адам следовал за ним по пятам и чувствовал себя призраком в своем собственном доме, как вдруг Брэд остановился и прижал ладонь к их совместной фотографии.
- Когда все стало плохо, очень плохо, перед тем как мы расстались, я сидел и мечтал, чтобы ты перестал говорить. Потому что ты бы не заткнулся, ты бы говорил, говорил и говорил обо всем, кроме того, что у нас не так, и я хотел....
Его голос сорвался, и Адам придвинулся поближе, успокаивающе протягивая руки.
- А теперь я бы сделал что угодно, чтобы еще раз услышать твой глупый голос.
Адам обнял его, зарылся лицом в волосы Брэда и гладил его дрожащую спину.
Этот случай хоть и был тяжелым, но не шел ни в какое сравнение со случаем с мамой.
Адам устроил шоппинг, перемерял кучу одежды. Потрясающий внешний вид все еще повышал ему настроение, даже если резко сократилась аудитория, для которой это предназначалось. Но взгляды прохожих стали хуже, чем раньше. Тогда они были любопытные, восторженные и одобрительные. Теперь они стали сочувствующими, люди качали головами и говорили, прикрывая рот ладонью, но недостаточно тихо, будто они думали, что слышать он тоже не может: "так грустно, какая трагедия, так жаль..."
В тот день все было достаточно плохо, и он отчаянно хотел вернуться домой и спрятаться ото всех. У крыльца стояли обе машины - Томми и мамина, и он радовался их приезду, пока не нашел их в кухне. Лейла всхлипывала и Томми обнимал ее, практически удерживая на ногах. Сперва они его не заметили, и их общий силуэт в лучах вечернего солнца был одной из самых грустных вещей, что он когда-либо видел. Томми поднял голову и на мгновение Адам увидел в его глазах горе. А потом Томми нежно повернул Лейлу в его сторону. Лейла торопливо вытерла лицо.
- Адам, Адам, мне очень жаль, я не хотела, чтобы ты знал, насколько я расстроена. Я просто заскочила по пути, и мы разговаривали...
Томми отвернулся и открыл дверь на веранду. Его спина была слишком напряженной, когда он вышел наружу.
- Прости меня, милый, не надо за меня переживать.
Он подскочил к маме, взял ее за руки, отчаянно покачал головой. Он не хотел, чтобы она страдала. Он не думал, что причинит кому-то боль. Пока они обнимались, он увидел, как Томми развернулся и с усилием улыбнулся. Его глаза блестели, но он не плакал. Адаму стало дурно.

Томми делал всю остальную жизнь довольно терпимой. Он вел дела с RCA и спокойно взял на себя организацию быта Адам. Он позволял Адаму таскать себя по магазинам и заполнял растущую в основе их жизни тишину беспечной болтовней и монологами о кино и музыке. Его зависимость от Твиттера тоже помогала, потому что он время от времени сообщал, как дела у Адама, редко что-то детальнее различных вариаций "хорошо", но и этого было достаточно.
Томми был единственным человеком, который не ходил вокруг Адама на цыпочках и не казался страдающим от потери. Он пытался скрывать боль, за что Адам был ему безумно благодарен. Но Адам был бы идиотом, если бы не замечал, как у Томми горбятся плечи, когда он думает, что Адам его не видит, или явную грусть нот, которые он наигрывает на гитаре. Он играл только когда думал, что Адама нет дома, хотя Адам заставал его пару раз. Однажды он вернулся домой и услышал, как Томми играет Sleepwalker. Их глаза встретились, и Адам сильно затряс головой, горе поднималось в нем и заполняло горло. Он никогда больше не хотел слышать эту гребаную песню.
- Я... Прости, Адам, я не знал, что ты уже вернулся,- Томми встал и склонил голову. - Я никогда больше не буду ее играть, но я вроде как скучаю по ней, понимаешь?
Адам не смотрел на него, пока не услышал, как Томми сделал несколько дрожащих вдохов. Его глаза увлажнились.
- Я просто скучаю по этому.
Он просто кивнул и спрятал лицо в волосах Томми.
Им все еще было хорошо вместе в постели, иначе и быть не могло, и Томми не жаловался, что Адам в последнее время ему больше отсасывал, чем трахал. Иногда Адам думал, что это плохой сигнал, но потом заталкивал эту мысль поглубже и концентрировался на совершенном изгибе поясницы Томми и его ключицах.
Становилось все труднее и труднее заставить себя выйти из дому, и Томми пришлось практически пинками выгонять его посмотреть новую танцевальную студию Терренса.
Его четыре танцора, все еще ЕГО танцоры в его сердце, хотя технически они работали на других людей, его ждали и набросились на него сразу как он вошел. В конце концов, они так и шлепнулись на пол большой хихикающей кучей перепутанных конечностей. Адаму пришлось прикусить губу, чтобы удержаться от смеха, пока он выползал из-под них и пытался отдышаться.
Терранс потянулся, выгнул спину, хрустнул костяшками пальцев и включил музыку.
- Мы как раз разогревались. Хочешь посмотреть наш новый номер?
Адам смотрел, как они изгибаются и скручиваются вокруг друг друга, и захлопал, когда они закончили. Он хотел присоединиться, подхватить их движения и продолжить с ними, но их танец был некоторой интерпретацией астрологии и мог быть засчитан за язык жестов. В любом случае, он слишком близко подошел к грани. Вместо этого Адам замахал ладошками, пытаясь показать, какие именно кусочки ему понравились, но Брук только покачала головой и сказала:
- Или тебе не понравилось или ты просто несчастлив.
Адам еще сильнее замахал руками, потому что танцоры были потрясающими, пока Саша не догадалась:
- Ты сейчас вообще не можешь выражать свои мысли, да?
Адам склонил голову на плечо и посмотрел на нее. Она со вздохом оттолкнулась и встала на ноги.
- Никакого пения, никаких выступлений. Ты должен найти другой выхлоп. Даже можешь приходить сюда, просто чтобы попытаться выразить свои чувства.
Адам снова махнул рукой, такой расстроенный, что даже дышать больно, когда Тейлор предложил:
- Ты можешь попробовать опять писать музыку.
Адам глупо вытаращился на него, потому что да! ДА! Именно! Этого не было в условиях, и он просто ненормальный, если не подумал об этом раньше! Он широко улыбнулся, схватил Тейлора и закружил его, обнял по-быстрому всех остальных и практически бегом рванул к машине.
В тот вечер он перерыл интернет в поисках пианино и самоучителей. Если музыка, которую он собирался писать, должна быть инструментальной, то ему нравилась идея начать с пианино. Он мысленно видел себя склонившимся над роялем, весь такой сказочный и блестящий, его пальцы порхают над клавишами, кольца сияют в лучах софитов, ну, если он сможет играть с кольцами на всех пальцах, как обычно. По крайней мере, начнет с небольших. Он подумывал попросить о помощи Нила, но потом решил никому не рассказывать о своей задумке и удивить всех, когда все будет готово. Это означало запретить Томми входить в комнату в дальнем углу дома, назначение для которой он все не мог придумать. Он сделал табличку с единственным словом "СЮРПРИЗ", прикрепил ее к двери, и когда Томми становился чересчур любопытным, Адам обнадеживающе улыбался и отвлекал его жалящими поцелуями. Но Томми продолжал подмигивать ему, когда заставал выходящим из той комнаты, и бормотал, что у Адама там секретное суперизвращенное порно-БДСМ-секс-подземелье. Он, наконец, купил круто выглядящие клавишные. И это было самое легкое.
Учиться играть на пианино было трудно, играть гаммы - нудно, а попытки перевести звуки и мелодии, которые наполняли его горло и их приходилось загонять внутрь, в конкретные ноты было болезненно сложно.

Это был медленный процесс, но постепенно Адам создал первую версию песни о Томми. Она была путаной и сложной, потому что они сами были сложными и запутавшимися, но Адам хотел, чтобы она была более цельной, чтобы звучала без заметных стыков между частями и выглядела единым целым. Потому что он сейчас себя чувствует цельным только тогда, когда они лежат в кровати обнявшись, укрывшись простынями, и звук их дыхания - единственный звук в комнате.
Он никогда не говорил Томми, что любит его, даже когда они уже были вместе, и естественно, не в "единственно-правильно-романтичном стиле". Он хотел, но боялся, что их отношения долго не продлятся, возникнет какая-нибудь милая девушка и заменит его, а потом Томми умер. Если сейчас это единственный способ сказать ему о своей любви, то он должен быть идеальным. А пока в песне любви было недостаточно, она не передавала всей глубины его чувств.
Адам работал и над песнями для других людей. Он пытался сделать песню Нила резкой и колючей, а в песню Брэда добавить Техасский тягучий акцент. Он неделями бился над песнями для Даниэль и Эллисон, пока в ней не стали слышны блестки. Песня для отца отзывалась риффами рока семидесятых. Он написал общую песню для танцоров, посвятив по куплету индивидуальному стилю каждого и объединив их всех в одном крутейшем припеве.
Но именно песню о Томми он не мог сделать правильно. И казалось неправильным и нечестным показывать остальным песни до того, как он покажет Томми его песню, которая была самой важной. Кроме того, он еще слишком часто попадал по неправильным клавишам и слишком медленно перебирал пальцами, играя гаммы. Он был просто недостаточно хорош, чтобы кому-то показаться. И это, блядь, полный отстой.

За пределами маленькой музыкальной комнаты жизнь все сильнее осложнялась. При каждом походе к врачу Томми ничего не говорил, но Адам видел в его глазах надежду. Потом она медленно ускользала и умирала, и Томми ничего не говорил, а Адам не мог ничего сказать, чтобы заставить его заговорить. И молчание заползало между ними, создавая тонкие трещины ошибок.